– Простите, я не хотел вас обидеть.

– Ничего. Просто я действительно с трудом достал и это оружие.

– Оно не зарегистрировано в США?

– За кого вы меня держите? Разумеется, нет.

– Это уже лучше. Где живет ваш герой детективных романов?

– На Парк-авеню, дом 174. Хотите, я вас отвезу?

– Откуда у него деньги на покупку дома?

– Он получил его в наследство от своей двоюродной тетки. Прекрасная была женщина.

– Какой у вас адрес?

– Зачем вам мой адрес? – испугался Любарский.

– Где вы живете? – терпеливо переспросил Дронго.

– В Бруклине, конечно. Оушн-авеню, 1430. Это в конце проспекта. Отсюда минут пять езды.

– Поезжайте домой и постарайтесь в ближайшие три-четыре часа быть постоянно на людях. Сейчас половина седьмого утра. Ваш налетчик, наверное, еще спит. Вы можете описать его квартиру?

– Я принес план его дома, – достал бумагу Любарский.

– Откуда у вас план? – подозрительно спросил Дронго.

– Боже мой, – вздохнул старичок, – вы забыли, где вы находитесь. Это же Бруклин – столица евреев всего мира. Вы думали, столица в Тель-Авиве? Она здесь, в Бруклине. Здесь все друг друга знают. Достать план любого дома можно через квартирного маклера. В этом нет ничего необычного. Мы привыкли доверять друг другу. Один еврей никогда не подведет другого еврея, если, конечно, это не Лева Когановский.

«Господи, это действительно какой-то фарс», – с ужасом подумал Дронго.

– Хорошо, – громко сказал он, – сегодня днем я встречусь с вашим Бетельманом. Он ведь будет обедать в кафе «Наргиз»?

– Да, на Брайтон-Бич. Он всегда там обедает. Это его любимое место. Он же старый бакинец. А там, в Баку, говорят, было подобное кафе, названное так в честь красивой женщины.

– Билет на Лондон у него на завтра? – прервал многословного связного Дронго.

– Да, я проверял. Ему привезли два билета, для него и супруги, еще неделю назад.

– Очень хорошо. Теперь я выйду, а вы езжайте домой. И, как договорились, весь день старайтесь быть на людях. Так вы обеспечите себе абсолютное алиби.

– Мне больше ничего не нужно делать?

– Ничего. Резиденту передайте, что у меня все нормально. Скажите, что я вылетаю через четыре дня. Впрочем, они и так знают об этом.

– Хорошо. До свидания. Я очень хочу пожелать вам удачи, но Бог запрещает мне это делать. Конечно, Когановский плохой человек, но только Бог вправе судить, что хорошо, а что плохо.

– Вы верите в Бога? – спросил Дронго.

– Разумеется, как всякий еврей.

– А я думал, скорее, в дьявола.

– О чем вы говорите, – испугался Любарский, взмахнув руками, – как вам не стыдно?

– Мне не стыдно, потому что, если я не вмешаюсь, Семен Бетельман может вообще не попасть в Англию. Ваш Лева его просто прирежет. Это, кстати, практикуется здесь, в Бруклине, столице евреев всего мира, и тогда даже небесные ангелы не слетятся помочь несчастному человеку.

– Господи, как вы можете? – почти жалобно пролепетал Любарский.

– Могу. И знаете, почему? Я верю в Апокалипсис, который грядет. Мы погрязли в грехах, Любарский, разве это не так? Все мы ненавидим друг друга, евреев, негров, «латинос», китайцев, коммунистов, фашистов, анархистов, арабов – какая разница, кого и за что. Вот сейчас даже евреи вымогают деньги у собратьев по вере. Близится конец света, мой верующий друг. И нам уже не спастись. Все перемешалось в этом мире. Знаете, какие три самых загадочных парадокса наших дней? Русские борются за трезвость, немцы – за мир, а евреи воюют. Мир состоит из нелепых парадоксов.

– Как вам не стыдно, – снова вздохнул Любарский, – так говорить о других нациях? Вы же не расист?

– Я не сказал ничего обидного. Кстати, рассказавший мне эту притчу был русский разведчик. Что касается немцев, то в прошлом году убили одного из моих лучших друзей. Правда, по матери он был фламандец, а по отцу немец. Я думаю, что и вы не считаете всех немцев потомками тех, кто сжег ваших близких в Освенциме. Что касается евреев, то сегодня я приехал сюда, чтобы спасти вашего знакомого еврея. Разве этого мало? Просто мир действительно сошел с ума. Утром я слушал радио. Билл Клинтон объявил, что в заседаниях Кабинета министров будет принимать участие его жена Хиллари, лучше разбирающаяся в некоторых вопросах, чем он сам. Несчастные американцы, оказывается, выбрали в президенты сразу обоих супругов. Вы не находите, что это много для одной страны, пусть даже такой великой?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Постарайтесь не забыть моих советов. Весь день будьте на виду. Прощайте.

– Мы больше не увидимся?

– Не знаю. Если мне что-нибудь понадобится, я позвоню. За оружие не беспокойтесь. Его не найдут.

Он вышел из автомобиля, осторожно прикрывая дверцу. Любарский тронул машину с места. Проехав метров пятьдесят, вдруг дал обратный газ. Открыл дверцу и быстро проговорил:

– И все-таки вы не правы. Мир будет существовать всегда. Просто войны – это порождение человеческих недостатков.

– Их слишком много, Любарский, – закричал на всю улицу Дронго, – слишком много.

Хуже всего, когда приходится действовать практически без партнеров. Опасность совершить ошибку возрастает многократно с учетом ряда изменчивых субъективных факторов, не всегда поддающихся спокойному анализу. В этой операции Дронго приходилось бы опираться исключительно на свои возможности. Остальные связные и агенты были отдельными штрихами и мазками создаваемой им и его руководством широкой панорамы действий. И как нельзя судить о достоинствах картины по одному штриху, так никто из тех, кто встречался с Дронго, не должны были понимать основной замысел происходящего.

Глава 3

На Парк-авеню стояли в основном двухэтажные дома-особняки, расположенные на расстоянии нескольких метров друг от друга. До половины девятого Дронго добросовестно прогуливался по улице, рассматривая соседние дома. После семи отовсюду начали выходить люди, опаздывающие на работу. Широкая улица постепенно заполнялась автомобилями. Из дома Когановского никто не выходил, и Дронго наконец решил позвонить. Ждать пришлось довольно долго. Только через пять минут дверь открыл заспанный молодой человек, довольно плотный, с рыжими беспорядочными волосами, в большом цветастом халате.

Дронго обратил внимание, что хозяин дома не воспользовался связью, установленной у дома, а вышел открывать сам. Видимо, так рано Когановского беспокоили редко.

– Что вам нужно? – грубовато проворчал он.

– Господин Когановский? – В голосе Дронго было нечто такое, от чего сон у хозяина дома испарился.

Всегда любопытно, как бывшие заключенные и опытные рецидивисты мгновенно узнают работников милиции. Они их словно чуют в огромной толпе прохожих. Что-то в голосе Дронго не понравилось Леве.

– Вы откуда? – спросил он, кашлянув.

– Разрешите войти, – очаровательно улыбнулся Дронго, чем еще больше напугал Когановского.

– Да, да, конечно, входите, – засуетился тот, отступая в глубь дома.

Дронго зашел в прихожую, аккуратно повесил пальто. Общее расположение комнат полностью совпадало с подробным планом, данным ему Любарским. Они прошли в огромную, загроможденную громоздкой мебелью и кричащими картинками гостиную. На полу валялось несколько бутылок.

– Котик, – раздалось откуда-то сверху по-русски, – кто к нам пришел?

– Это ко мне, – закричал Когановский, – не мешай нам. Пожалуйста, сюда, – предложил он кресло гостю, сгребая бутылки ногой в кучу.

Гость сел, по-прежнему улыбаясь. Когановский заметно нервничал.

– Вы ведь приехали к нам в страну совсем недавно? – начал разговор Дронго.

– Да, – быстро кивнул хозяин дома.

– И уже успели отличиться. На вас много жалоб, господин Когановский. А вы ведь даже не имеете еще грин-карты.

– Какие жалобы? – попытался возмутиться Когановский. – Я ничего не понимаю.

– Котик, – раздалось сверху, – я тебя жду.

– Замолчи, дура, – рявкнул Когановский. – Я ничего не понимаю, кто на меня пожаловался?